Анализ содержания текста

(1)Тамара Ивановна, наш классный руководитель, объявила: в последний учебный день четверти уроков не будет, класс соберётся на чаепитие и каждый расскажет о таланте одного из одноклассников. (2)Предполагалось, что это поможет нам лучше узнать друг друга и с хорошим настроением уйти на зимние каникулы. (З)Было решено разбиться на пары по принципу соседства по партам. (4)Без партнёра по заданию остался один Вовка Жуков, в одиночестве занимавший последнюю парту третьего ряда: он плохо учился, заикался и, наверное, поэтому держался особняком. (5)Ни в нашем классе, ни вне его у Жука, похоже, не было друзей, а нас, честно говоря, не заботило его одиночество: подумаешь, в каждом классе есть такой странный тихоня-троечник.

— (6)Ну а тебе, Вова, — задумавшись на секунду, пожала плечами учительница, — даже не знаю, что и делать. (7)Расскажешь нам о каком-нибудь человеке, чьим талантом ты восхищаешься.

— (8)Жук?! (9)Восхищается?! (10)Да он и слова-то такого не знает! — усмехнулся Макс Смирнов, капитан школьной баскетбольной команды. — (11)Он может только на нашу Лебедеву глазеть, не отрываясь, да, Катька?

(12)Вовка залился краской и почему-то с ужасом посмотрел на Катю: наверное, до этого момента он не понимал, что все в классе давно заметили, что первую красавицу параллели Лебедеву он выбрал предметом своего безмолвного обожания. (13)Он вызывался внеочередным добровольцем на дежурства по классу, когда подходила её очередь, ему же приписывалось авторство подкинутого однажды Кате в пенал двустишия, написанного простым карандашом на обрывке тетрадного листа: «Мне светло и хорошо. Что на свете ты живёшь».

— (14)Ему же светло и хорошо от тебя становится, — не унимался Смирнов, — про тебя и напишет! (15)В стихах!

— (16)Да больно нужны мне его стихи, — скривилась Лебедева, — тоже мне, талант нашёлся!

— (17)Ну, раз талант, может, про него ты и поведаешь народу?

— (18)Только для этого Жуку придётся тебе про себя рассказать, а у него это не очень хорошо получается, п-п-правда, Ж-ж-жук?

(19)Вовка сдёрнул со спинки стула портфель и выбежал из класса, оглушительно хлопнув дверью.

— (20)Псих, — бросила ему вслед Лебедева.

(21)Никто из нас не сомневался — несмотря на издёвки Смирнова, Жук свой рассказ посвятит ей. (22)И дело было не только в Катиной красоте. (23)Она действительно была талантлива: прекрасно пела, рисовала, хорошо училась.

(24) А ещё Катя вышивала живописные букеты, которые дарила в рамках учителям и избранным подругам, предварительно подписывая с обратной стороны: Е.Н. Лебедева.

(25) Она хвасталась, что дома у неё целая коллекция: «мой восхитительный сад» — так она называла её, и один папин коллега даже обещал организовать выставку её работ.

(26) Однажды она принесла несколько из них в класс, восхищалась: «Кажется, что они живые, правда? (27)Только жаль, что они не пахнут!»

(28) В такой рекламе, впрочем, Катина вышивка не нуждалась: её сад был действительно прекрасным.

(29) Поэтому в день чаепития Катя справедливо ждала два рассказа, посвящённых себе.

(30)3а партами, сдвинутыми в общий стол нашими талантливыми спортивными ребятами, уже собрался весь класс. (31)Вовка опаздывал, и было принято решение начать без него. (32)Мы выступали по очереди и уплетали выпечку, принесённую нашими талантливыми хозяйственными девочками. (ЗЗ)За хвалебными речами мы не сразу заметили, как в класс вошла Вовкина мать.

(34)Она дождалась, пока мы обратим на неё внимание, и сказала учительнице: «Вова слёг с гриппом и не смог прийти. (35)Он просил передать вам сочинение».

— (З6)О-о-о, здорово! (37)Читайте, читайте! — закричал Смирнов. — (38)Ода Лебедевой, часть вторая!

(39)Мы повернулись к учительнице, стоявшей у дверей. (40)Повернулись все, кроме Кати. (41)Она выглядела скучающей: класс уже удостоился чести увидеть её новую вышивку, иллюстрирующую рассказ подруги о таланте красавицы.

(42)Тамара Ивановна раскрыла тетрадь и начала читать: «Талант — это дар, который выделяет человека из остальных. (43)У меня нет таланта, и я ничем не выделяюсь. (44)Я иногда думаю: зачем я прожил вот этот день, если я ничего не умею создавать или изобретать? (45)Но я знаю одного человека, у которого, как мне кажется, есть настоящий талант. (46)Благодаря ей, я понял, что в нём главное — не только красота, которой можно любоваться. (47)Каждый день я прихожу в школу и я вижу, как замечателен её талант. (48)И особенно прекрасны её цветы...»

— (49)Ну то-о-очно, про меня! — с притворным недовольством протянула Катя.

(50)«Цветы, — продолжала читать Тамара Ивановна, — которые она посадила в горшках на подоконниках. (51)Самым талантливым человеком я считаю нашу школьную уборщицу Веру Павловну. (52)Она самая добрая в нашей школе, а настоящий талант без доброты — это как мёртвые цветы, которые даже не пахнут». (53)Гробовую тишину, воцарившуюся в классе, нарушила учительница:

— (54)Молодец, Жуков! (55)Какой же ты, оказывается, молодец!

* Ольга Павлова — современный блогер.

(По О. Павловой*)

(1)Самые мучительные минуты обжигающей боли я переживал на уроках истории в 9 классе. (2)Моё состояние было похоже на состояние человека, который идёт по минному полю, уже устал бояться и ждёт, когда его разорвёт на мелкие кусочки. (З)Напротив меня, на соседнем ряду, сидит Гриня Долматов и, не обращая внимания на учительницу, тычет пальцем в телефон, громко фыркает, толкает Гошу Старостина. (4)Они начинают смеяться заливисто, неудержимо. (5)На них смотрит весь класс, и все, заражённые этим неистовым смехом, против воли начинают смеяться за компанию. (6)Не смеются только двое: я и учительница. (7)Надежда Ивановна. (8)Моя мама.

(9)Уроки истории были моим кошмаром, неотвязным, колючим, доводящим меня до острой боли в груди, боли такой мучительной, что я боялся, что однажды у меня сердце взорвётся, как граната... (10)Можно было отвести Гриню за угол школы и с ним поговорить. (11)В своём воображении я много раз сбивал его с ног ударом кулака и безжалостно месил упавшее в траву тело. (12)Но в реальности такой способ ничего не решал. (13) Во-первых, Гриня был гораздо сильнее меня. (14)Во-вторых, даже если бы у меня хватило смелости и силы его избить, то я оказывался бы в ложном положении. (15) Это для меня Надежда Ивановна — мама, для других она — обычная училка. (16)Вступиться за учительницу — значит выйти из рядов ученического братства. (17)Хотя я понимал, что эти мысли про «ученическое братство» скорее всего порождение умствующей слабости и что по-настоящему любящий сын меньше всего должен думать о том, как на его поступок будут смотреть окружающие, но я не мог найти в себе силы, чтобы сделать хоть что-то. (18)Просто сидел каждый урок на истории, и меня, будто ядовитые иглы, кололи возня, шутки и хохот с парты напротив.

(19)Стычка случилась неожиданно. (20)На перемене Гриня простонал: «Как меня задолбала эта история...»

— (21)А ты меня задолбал, дебил! — вскрикнул я.

(22)Наступила гробовая тишина. (23)Все недоумённо смотрели на меня, как на безумца.

(24)Гриня метнулся ко мне и, бледнея от ярости, тихо спросил:

— (25)Тебе морду набить, урод?

— (26)Набей, — кивнул я. — (27)Набей, как хочешь и сколько хочешь... (28)Только одно условие: ты должен дать слово, что на уроках моей мамы ты будешь молчать, как могильный камень. (29)Ни звука! (ЗО)Итак, вот моё лицо, вот твой кулак... (31)И твоё слово! (32)При всех!

(ЗЗ)Гриня, клокоча от ненависти, тупо смотрел на меня, потом оглядел ребят. (34)Все загадочно молчали, как будто знали ответ, но, соблюдая неписаные правила, не смели подсказывать.

— (35)Я тебя без всякого слова размотаю... (З6)Олень!

— (37)Гриня, я всё понял. (38)Я сказал при всех, что я готов. (39)Делай! (40)Всё, что угодно! (41)Только гляди, парень, каждый держит слово. (42)Ну...

(43)Он ударил меня по лицу, тяжёлый кулак рассёк губу, потекла кровь. (44)Все, кто стоял, колыхнулись, как будто попытались увернуться от удара.

— (45)Ещё? — взревел Гриня.

— (46)Я же сказал: сколько хочешь...

(47)Ладонью я вытер кровь с лица. (48)Гриня, ухмыльнувшись, посмотрел на одноклассников, словно предлагая им решить мою судьбу. (49)Они хмуро смотрели на него. (50)Кровь большими каплями со стуком падала на пол.

— (51)Ты точно, Гриня, дебил! — сказал Толик Иванов, и все пошли на урок.

— (52)Никаких телефонов. (53)Как могильный камень... — глухо приказал я.

— (54)Пошёл ты...

(55)Мама рассказывала новый материал, и весь класс, затаив дыхание, слушал её. (56)Гриня, насупившись, низко опустил голову и тупо глядел на пальцы. (57)Я рукой прикрывал разбитую губу и смотрел на маму. (58)Минное поле в моей душе покрывалось яркими солнышками весенних одуванчиков...

(По В. Захарову*)

* Виктор Захаров — современный писатель, публицист.

(1) В тот памятный день, когда Колька вернулся из пионерского лагеря, в центре стола красовался пирог, купленный Еленой Станиславовной, которая появилась в их доме после смерти мамы.

(2) К этому дню её дочь Неля выучила новую музыкальную пьесу — бравурную и торжественную, подобную маршам, какими встречают победителей сражений. (3)А Колька появился на пороге с облупившимся на солнце носом и со старым, тоже облупившимся чемоданчиком.

— (6)Где моя Чёрная Спинка? — вскрикнул Колька, заглушая пианино. (7)Чёрной Спинкой он называл раненую чайку, которую нашёл прошлым летом на озере, возле лагеря, прикормил, приручил и всю зиму лечил.

— (8)Она... была на кухне, — привстав, ответил отец и двинулся навстречу Кольке с распростёртыми объятиями. — (9)3дравствуй!..

(10)Колька увернулся от его рук, бросил свой чемоданчик на тахту и выскочил из комнаты. (11)Все трое — отец, Елена Станиславовна и Неля, — переглянувшись, неуверенно двинулись за ним.

(12)В кухне на окне стояла пустая клетка... (13)Эту клетку Колька построил давно с маминой помощью, и она бы, наверно, вполне подошла даже для ширококрылого горного орла, а не только для скромной чайки. (14)Внутри клетки в горшочке с землёй рос куст, чтобы птица, если бы она не была речной чайкой, могла присесть на него и вспомнить свой родной лес. (15)Сейчас листики на кусте свернулись в сухие трубочки: их, видно, давно уже никто не поливал. (16)Дверца клетки, которую вполне можно было бы назвать дверью, была открыта. (17)В пустой банке из-под консервов валялось несколько жёлтых зёрен...

— (18)Вы давали ей рыбу? — тихо спросил Колька.

— (19)Нет... у нас не было времени возиться с рыбой, — ответил отец. — (20)А вот зёрна...

(21)Колька боялся задать главный вопрос, оттягивая его...

— (22)Но ведь тут, на кухне, темно и жарко... и пахнет газом. (23)3ачем же вы её сюда?..

— (24)Ты знаешь, Николай, ты знаешь, что Неля нигде летом не отдыхала, что она занималась с утра до вечера, а птица кричала, хлопала крыльями, чем-то там шуршала. (25)Ну, в общем, мешала ей...

— (26)Чёрная Спинка, значит, тебе очень мешала? — всё так же тихо, избегая ещё главного вопроса, спросил Колька у Нели.

— (27)Да, мешала! — звонко, дребезжащим от надвигавшегося плача голосом ответила девочка.

— (28)Недаром тебя в школе называют Писклёй!

— (29)Ещё бы... (З0)Ведь я твоя сестра!

— (31)А ты мне не сестра... — выпалил Колька.

(32)До сих пор Елена Станиславовна молчала. (33)В глубине души она считала, что должна была более чутко отнестись к Колькиной просьбе и, конечно, должна была внимательнее следить за больной птицей. (34)Она даже готова была вслух признать свою вину. (35)Но последняя фраза мигом изменила все её намерения.

— (З6)Как ты можешь так, Коля? (37)Неля видит в тебе своего брата, она так готовилась к твоему приезду, и эта Чёрная Спинка действительно мешала ей заниматься.

— (38)— Где же она сейчас? — тихо спросил Колька, не слыша ничего, кроме того, что касалось его любимой птицы. (39)Елена Станиславовна опустила голову.

— (40)Она сдохла, — набравшись мужества, ответил отец. (41)Колька качнулся... (42)Его поразило и то, что не стало любимой птицы, для которой он привёз из лагеря целую банку мальков, и то, что отец сказал о её смерти вот так прямо и грубо.

— (43)Она умерла... а не сдохла. (44)Умерла из-за вас! — крикнул Колька, сам еле сдерживая слёзы. (45)Он схватил свою огромную клетку и, неловко волоча её впереди себя, спотыкаясь, побежал во двор...

— (46)Ничего не понимаю, — медленно произнесла Елена Станиславовна. — (47)Мы его так встретили... (48)Неля марш приготовила. (49)Подумаешь, птица!..

(По А. Алексину*)

* Анатолий Алексин — советский писатель, сценарист и драматург.

(1) Вовка примчался через десять минут. (2)На моём столе лежал раскрытый Пушкин. (З)Каждому ясно, что главное во всякой книге — слова, но в этой книжище было ещё полно картинок, и я пролистал только треть, внимательно разглядывая животных и лица людей. (4)Когда появился Вовка, мы начали листать том с самого начала. (5)Никто нас не сковывал, не мешал нам вслух восторгаться и охать от страха. (6)Как тут не охнешь, если на картинке, например, мертвец или летают черти и под картинкой написаны такие слова: «Мчатся бесы рой за роем в беспредельной вышине...»

— (7)Давай почитаем! — торопился Вовка.

— (8)Досмотрим картинки? — предлагал я, и Вовка охотно соглашался, потому что ведь и картинки, особенно страшные, смотреть интересно.

(9)Слова, напечатанные под картинками, мы читали тут же, по очереди. (10)Например, какая-то восточная женщина в ненашинских одеждах стоит на коленях перед другой, а внизу слова: «И молит: “Сжалься надо мной, не отвергай моих молений”».

(11) Мы оба хмыкаем: таких слов нет в нашей жизни — сжалься, молений, — но торжественные выражения не отталкивают от книги, а, наоборот, притягивают к ней. (12)«Пред бедной девой с невниманьем Он хладно потупляет взор». (13)Тут уж, кроме слова «он», мы ни одного слова не употребляем, надо же, как интересно. (14)А ещё ангел с мечом в руке перед стариком с клюкой. (15)«Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На перепутье мне явился». (16)А я подумал, что среди незнакомых пушкинских слов всё же есть такие, которые ни за какие коврижки просто так не выговоришь. (17)«Юные жёны!», «Нежные девы!», «Да здравствуют музы!» (18)Скажи что-нибудь из этого в школе, тебя просто обсмеют, ну и сам ты обхохочешься, если, например, тот же Вовка такое брякнет. (19)Но тут, в пушкинских стихах, нет никаких стыдных и неловких слов, наоборот, эти слова делают человека торжественней, возвышенней, лучше.

— (20)Ты знаешь, какой это Пушкин? — спросил я Вовку.

— (21)Ясное дело какой, — с достоинством ответил он. — (22)Александр Сергеевич.

— (23)Эвакуированный, понимаешь? (24)Его библиотекарша из блокады спасла.

(25)Мой друг откинулся, чтобы, верно, лучше видеть моё лицо, вздохнул с сожалением и постучал по своему лбу. (26)Звук получился громкий и какой-то выразительный.

— (27)Думать надо, — проговорил он, — Пушкина же давно убили. (28)Какой-то фриц, на дуэли.

— (29)Француз, кажется, — попытался поправить я, но Вовка даже не расслышал меня. — (З0)Она не Пушкина эвакуировала, а книгу Пушкина. (31)Если бы можно было Пушкина спасти — эге-ге.

— (32)Чего «эге-ге»-то?

— (33)А чего впустую болтать? (34)Он жил давно, мы — теперь. (35)Я вот всё удивляюсь, неужто у него корешей настоящих не было? (Зб)Чтобы тому фрицу отомстить. (37)Взять бы автомат и — тр-р-р, — Вовка дал очередь от живота и долго ещё не мог успокоиться, хоть я и твердил ему, что тогда автоматов-то и в помине не было.

— (38)Ну ладно, — сказал он, вздохнув, — давай теперь почитаем...

(39)А наутро на память приходят хорошие, хоть и не всегда понятные слова: «И виждь и внемли», например. (40)Или: «Духовной жаждою томим...»

(41)Как мы читали Пушкина! (42)Как захлёбывались мы радостью познания неизвестных доселе слов и чувств — точно подкрались к благодатному источнику, и вот мы пьём без всяких помех, и нам ломит зубы студёность и новизна, и мы полны восторга, ещё не умея выразить то, что переполняет нас до самого края, а только слушая себя, своё сердце, слушая, как замирает оно, когда возносит вдруг душу какая-то волна... (43)Мы с Вовкой по очереди декламировали друг другу стихи, удивительно волнуясь, хотя как будто никаких оснований для волнения не было. (44)Мы ещё не знали, что стихи Пушкина обладают этим волшебным умением, что волнуют нас образы и видения, слагаемые из слов, и что мы переживаем одно из самых счастливых мгновений, которые даруются человеку.

* Альберт Лиханов — писатель, журналист.

(1)Тогда, когда началась большая перемена, когда всех нас по случаю холодной, но сухой и солнечной погоды выпускали во двор и на нижней площадке лестницы я увидел мать, то тогда только вспомнил про конверт и про то, что она, видно, не стерпела и принесла его с собой.

(2) Мать, однако, стояла в сторонке в своей облысевшей шубёнке, в смешном капоре, под которым висели седые волосики (ей было тогда уже пятьдесят семь лет), и с заметным волнением, как-то ещё более усиливавшим её жалкую внешность, беспомощно вглядывалась в бегущую мимо ораву гимназистов, из которых некоторые, смеясь, на неё оглядывались и что-то друг другу говорили.

(3) Приблизившись, я хотел было незаметно проскочить, но мать, завидев меня и сразу засветясь ласковой, но не весёлой улыбкой, позвала меня – и я, хоть мне и было ужас как стыдно перед товарищами, подошёл к ней.

(4) – Вадичка, мальчик, – старчески глухо заговорила она, протягивая мне конверт и жёлтенькой ручкой боязливо, словно она жглась, касаясь пуговицы моей шинели, – ты забыл деньги, мальчик, а я думаю – испугается, так вот – принесла.

(5) Сказав это, она посмотрела на меня, будто просила милостыни, но, в ярости за причинённый мне позор, я ненавидящим шёпотом возразил, что нежности телячьи эти нам не ко двору, что коли деньги принесла, так пусть сама и платит.

(6) Мать стояла тихо, слушала молча, виновато и горестно опустив старые свои ласковые глаза, – я же, сбежав по уже опустевшей лестнице и открывая тугую, шумно сосущую воздух дверь, хоть и оглянулся и посмотрел на мать, однако сделал это не потому вовсе, что мне стало её сколько-нибудь жаль, а всего лишь из боязни, что она в столь неподходящем месте расплачется. (7) Мать всё так же стояла на площадке и, печально склонив свою голову, смотрела мне вслед. (8) Заметив, что я смотрю на неё, она помахала мне рукой и конвертом так, как это делают на вокзале, и это движение, такое молодое и бодрое, только ещё больше показало, какая она старая, оборванная и жалкая.

(9) На дворе, где ко мне подошли несколько товарищей и один спросил, что это за шут гороховый в юбке, с которым я только что беседовал, я, весело смеясь, ответил, что это обнищавшая гувернантка и что пришла она ко мне с письменными рекомендациями.

(10) Когда же, уплатив деньги, мать вышла и, ни на кого не глядя, сгорбившись, словно стараясь стать ещё меньше, быстро, как только могла, стукая стоптанными, совсем кривыми каблучками, прошла по асфальтовой дорожке к воротам, – я почувствовал, что у меня болит за неё сердце.

(11) Боль эта, которая столь горячо ожгла меня в первое мгновение, длилась, однако, весьма недолго.

(По М. Агееву)

*Марк Агеев (настоящее имя Марк Ла́заревич Ле́ви) – русский писатель, филолог-германист, советский внешнеторговый деятель.

(1)Одноклассники возвращались домой из школы.

— (2)Ха! (З)Смотри! — ткнул пальцем в землю Гриша.

— (4)Сумка...

— (б)Подумаешь, сумка! — не останавливаясь, на ходу кинул Севка. — (б)Кто-то на помо- ечку нёс, да не донёс, по дороге кинул. (7)Сейчас мы её...

(8)И он с разгону, хорошим полновесным ударом классного форварда сильно наподдал сумку, словно это был футбольный мяч.

— (9)Ой-ё-ёй! — невольно присел он, скривившись, и схватился за ногу. — (10)В ней что- то лежит... (11)Тяжеленное!

— (12)А что там внутри может быть, как ты думаешь? — с любопытством спросил Гриша.

— (13)Да барахло всякое... (14)Железяки ненужные. (15)Я же говорил — на помойку несли.

— (16)Давай посмотрим... — нерешительно предложил Гриша.

— (17)Ну давай... — не слишком охотно согласился Севка Зайцев и затрещал молнией.

(18)Самым удивительным в ней оказалось то, чего никак не могли, прямо-таки не ожидали увидеть ребята: сумка была набита нормальными школьными учебниками! (19)Севка, который учился спустя рукава и, унижаясь, часто лил слёзы, выпрашивая у учителей оценки повыше, сначала вытащил из сумки дневник.

— (20)Ага! (21)Дневничок... (22)Ученика школы 12 Владимира Брянцева!

— (23)Это же рядом! — обрадовался Гриша. — (24)Специализированная школа с математическим уклоном. (25)Может, в школу отнесём?

— (26)Ещё чего! — буркнул Севка. — (27)Он будет забывать, а ты будешь относить? (28)Мы ему не слуги!

(29)Он вытащил тетрадку по математике и стал её листать. (ЗО)Потом вытянул из сумки вторую тетрадь, третью... (31)Он явно хотел в чём-то убедиться.

(32)Гриша ждал.

— (ЗЗ)Ишь ты... — хмыкнул Зайцев. — (34)Одни пятёрки... (35)Надо же! (З6)Везёт людям! (37)И по физике, и по математике. (38)Вот гад! (39)Отличничек-горчичничек! (40)А мы вот сейчас... твою тетрадочку с пятёрочками... — и он рванул тетрадку так, что она неровно, наискось, разорвалась пополам.

— (41)3ачем ты? — испуганно вырвалось у Гриши.

— (42)Подумаешь... — как в лихорадке бормотал Зайцев, кроша тетрадку на мелкие обрывки. — (43)Школа... с математическим уклоном... (44)Математики-фанатики... (45)А из этой тетрадочки... — он вырвал двойной листок с крупно поставленной пятёркой и надписью красными чернилами: «Очень хорошо!», — из этой тетрадочки мы кораблик сделаем... (46)Поплыли твои пятёрочки, Брянцев-Поганцев...

(47)В зелёной спортивной сумке отыскалось ещё нечто загадочное, непонятное. (48)Крышка, укреплённая на хитроумных шарнирчиках, отскочила неожиданно легко. (49)Под нею теснилось сложное переплетение тончайших проводков, сияли слепящими звёздочками капельки спайки, пестрели крохотные разноцветные цилиндрики с мелкими цифровыми индексами на боках...

(50)3наешь, по-моему, это какой-то командный блок... — задумчиво сказал Гриша. — (51)Я похожие видел на выставке детского технического творчества... (52)Интересно, как он работает?

(53)Вдруг Севка вырвал приборчик из Гришкиных рук...

— (54)Приборчик-проборчик... (55)Как работает... — зашипел он, и сквозь его бледные, узкие губы на Гришу полетели капельки слюны. — (56)Не будет он больше работать, этот твой приборчик!

(57)«Не надо!» — хотел было крикнуть Гриша, но и ахнуть не успел. (58)Коротко и сильно размахнувшись, Зайцев швырнул приборчик под ноги на серый, исчерченный мелом асфальт.

(59)С негромким печальным хрустом тот разлетелся на мелкие части...

— (60)3ачем ты так? — поморщившись, словно проглотил что-то горькое, тихо спросил Гриша. — (61)Он ведь старался, изобретал...

— (62)Подумаешь, изобретатель-бумагомаратель! — отмахнулся Севка. — (63)А чего он? (64)Так ему и надо... (65)В следующий раз не будет сумку забывать...

(66)«Да он просто-напросто завистливый! — как будто в глубинах Гришкиного мозга щёлкнуло реле, и сразу осветилось то, что раньше было непонятным. — (67)3авистливый и злой.

(68)И злыми завистники бывают от того, что их мучают не только собственные неудачи, но и успехи других».

(По Л. Куклину*)

* Лев Куклин — современный писатель, поэт, драматург.

(1) Когда в школе пишут сочинение о войне, учителя знают: у кого-то в тетрадке обязательно появятся сыновья Пешеходова — Семён и Василий. (2)Сыновья или кинутся под танк, или окажутся в горящем Сталинграде, или спасут полковое знамя. (3)И, прочитав, к примеру, о том, что Семён и Василий первыми таранили фашистский «мессер», учителя не возмущаются.

(4)Они знают, в чём дело.

(5)В воскресные дни в людных местах городка появляется старик с выцветшими глазами.

(6)На старике надета солдатская гимнастёрка, видимо, приобретённая по случаю у демобилизованного, потому что своя, фронтовая, давным-давно растворилась в дожде, в поту, в лучах солнца, в мыльной пене.

(7)Пешеходов не задерживается среди взрослых: его лучшие приятели и слушатели — ребятня. (8)Эти засыпают вопросами, на которые он отвечает с великой охотой. (9)Больше того, он ждёт этих вопросов и, отвечая на них, испытывает удивительное чувство, знакомое лишь засыхающему дереву, когда на его узловатой мёртвой ветке появятся почки или неожиданно зазеленеет листок.

— (10)Дедушка Пешеходов, верно, что ты на войне до Берлина пешком дошёл? — спрашивает старика кто-то из маленьких собеседников.

(11) И старик отвечает:

— (12)Прошёл до Берлина... пешком. (13)И фамилия моя потому Пешеходов.

(14)Постепенно кружок слушателей увеличивается. (15)Приходят новички и те, кто уже много раз слушал дедушку Пешеходова.

— (16)Дедушка Пешеходов, — уже в который раз расспрашивают ребята, — а кто в первый день войны встретил немцев под Бугом?

— (17)Мои сыновья, Семён и Василий, — как бы впервые отвечает старик.

— (18)А кто в Сталинграде стоял до последнего вздоха?

— (19)Мои сыновья, Семён и Василий.

— (20)А кто грудью упал на вражескую амбразуру?

— (21)Мои сыновья...

(22)И тут, как бы желая задать старику задачу, кто-нибудь обязательно спрашивает:

— (23)Как же они до Берлина дошли, если грудью на амбразуру, а там пулемёт?

(24)Нет, не собьёшь старика!

— (25)Они поднялись с амбразуры и зашагали дальше, — невозмутимо отвечает он, и в его глазах проступает такая непоколебимая уверенность, что, конечно, никто из слушателей уже не решается усомниться в словах старого солдата.

(26)А к тому времени уже готовы новые вопросы, и старик отвечает на них спокойно и достойно.

— (27)А на Курской дуге кто задержал «тигров» и «фердинандов»?

— (28)Мои сыновья...

— (29)А кто в Берлине Красное знамя над рейхстагом поднял?

— (З0)Мои сыновья...

— (31)Везде поспевали?

— (32)Везде. (ЗЗ)Шли, шли без отдыха, а вернуться с войны домой сил не хватило.

— (34)Так и не вернулись?

— (35)Так и не вернулись. (З6)Спят в могиле.

(37)При слове «могила» у ребят как бы перехватывает дыхание, и тогда кто-то из них решается спросить:

— (38)Где их могила?

(39)Старик распрямляется и сдержанно говорит:

— (40)Мои сыновья спят во всех солдатских могилах. (41)По всей родной земле.

(42)И оттого, что сыновья дедушки Пешеходова спят во всех братских могилах, детские горячие умы снова превращают их в былинных героев, готовых проснуться, когда пробьёт назначенный час...

(По Ю. Яковлеву*)

* Яковлев Юрий Яковлевич (1923–1996) – писатель и сценарист, автор книг для детей и юношества.

(1) Вовка примчался через десять минут. (2)На моём столе лежал раскрытый Пушкин. (З)Каждому ясно, что главное во всякой книге — слова, но в этой книжище было ещё полно картинок, и я пролистал только треть, внимательно разглядывая животных и лица людей. (4)Когда появился Вовка, мы начали листать том с самого начала. (5)Никто нас не сковывал, не мешал нам вслух восторгаться и охать от страха. (6)Как тут не охнешь, если на картинке, например, мертвец или летают черти и под картинкой написаны такие слова: «Мчатся бесы рой за роем в беспредельной вышине...»

— (7)Давай почитаем! — торопился Вовка.

— (8)Досмотрим картинки? — предлагал я, и Вовка охотно соглашался, потому что ведь и картинки, особенно страшные, смотреть интересно.

(9)Слова, напечатанные под картинками, мы читали тут же, по очереди. (10)Например, какая-то восточная женщина в ненашинских одеждах стоит на коленях перед другой, а внизу слова: «И молит: “Сжалься надо мной, не отвергай моих молений”».

(11) Мы оба хмыкаем: таких слов нет в нашей жизни — сжалься, молений, — но торжественные выражения не отталкивают от книги, а, наоборот, притягивают к ней. (12)«Пред бедной девой с невниманьем Он хладно потупляет взор». (13)Тут уж, кроме слова «он», мы ни одного слова не употребляем, надо же, как интересно. (14)А ещё ангел с мечом в руке перед стариком с клюкой. (15)«Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На перепутье мне явился». (16)А я подумал, что среди незнакомых пушкинских слов всё же есть такие, которые ни за какие коврижки просто так не выговоришь. (17)«Юные жёны!», «Нежные девы!», «Да здравствуют музы!» (18)Скажи что-нибудь из этого в школе, тебя просто обсмеют, ну и сам ты обхохочешься, если, например, тот же Вовка такое брякнет. (19)Но тут, в пушкинских стихах, нет никаких стыдных и неловких слов, наоборот, эти слова делают человека торжественней, возвышенней, лучше.

— (20)Ты знаешь, какой это Пушкин? — спросил я Вовку.

— (21)Ясное дело какой, — с достоинством ответил он. — (22)Александр Сергеевич.

— (23)Эвакуированный, понимаешь? (24)Его библиотекарша из блокады спасла.

(25)Мой друг откинулся, чтобы, верно, лучше видеть моё лицо, вздохнул с сожалением и постучал по своему лбу. (26)Звук получился громкий и какой-то выразительный.

— (27)Думать надо, — проговорил он, — Пушкина же давно убили. (28)Какой-то фриц, на дуэли.

— (29)Француз, кажется, — попытался поправить я, но Вовка даже не расслышал меня. — (З0)Она не Пушкина эвакуировала, а книгу Пушкина. (31)Если бы можно было Пушкина спасти — эге-ге.

— (32)Чего «эге-ге»-то?

— (33)А чего впустую болтать? (34)Он жил давно, мы — теперь. (35)Я вот всё удивляюсь, неужто у него корешей настоящих не было? (Зб)Чтобы тому фрицу отомстить. (37)Взять бы автомат и — тр-р-р, — Вовка дал очередь от живота и долго ещё не мог успокоиться, хоть я и твердил ему, что тогда автоматов-то и в помине не было.

— (38)Ну ладно, — сказал он, вздохнув, — давай теперь почитаем...

(39)А наутро на память приходят хорошие, хоть и не всегда понятные слова: «И виждь и внемли», например. (40)Или: «Духовной жаждою томим...»

(41)Как мы читали Пушкина! (42)Как захлёбывались мы радостью познания неизвестных доселе слов и чувств — точно подкрались к благодатному источнику, и вот мы пьём без всяких помех, и нам ломит зубы студёность и новизна, и мы полны восторга, ещё не умея выразить то, что переполняет нас до самого края, а только слушая себя, своё сердце, слушая, как замирает оно, когда возносит вдруг душу какая-то волна... (43)Мы с Вовкой по очереди декламировали друг другу стихи, удивительно волнуясь, хотя как будто никаких оснований для волнения не было. (44)Мы ещё не знали, что стихи Пушкина обладают этим волшебным умением, что волнуют нас образы и видения, слагаемые из слов, и что мы переживаем одно из самых счастливых мгновений, которые даруются человеку.

* Альберт Лиханов — писатель, журналист.

(1)Возвращался я как-то из тайги домой, да припозднился. (2)А всё ж таки хотелось мне до ночи к себе домой добраться, в рыбачий посёлок, пока совсем не стемнело. (З)Вышел я по течению ручья на берег моря. (4)Ветер вовсю разошёлся. (5)В лесу-то он по вершинам гуляет, а на море сильную волну развёл.

(6) Мне ещё по пути домой нужно было бухту обогнуть.

(7) Только я из глубины бухты обратно в сторону открытого моря повернул, вижу: не пройти.

(8) Сильный накат идёт, волны песчаную полосу уже захлёстывают своими вспененными гребнями, запросто могут с ног сбить и утащить в море...

(9) Одна дорога остаётся: вверх, на крутую скалу. (10)И вода подгоняет — уже к сапогам подбирается, скоро голенища захлестнёт.

(11)Начал я вверх карабкаться. (12)А с тяжёлым рюкзаком да ещё с ружьём по скалам лазить не больно-то удобно. (13)Да и смеркаться стало раньше обычного. (14)Тучи небо плотно обложили, чувствую я, что стемнеет скоро. (15)Надо на ночлег устраиваться загодя, а то в темноте и голову сломать недолго.

(16)Ещё немного вверх залез, остановился отдышаться. (17)Вижу: площадка на скале небольшая.

(18) Да мне одному много ли надо?

(19) Зато площадка удобная: скала над ней козырьком нависает, дождь не страшен и от ветра укрытие.

(20) А внизу береговую полосу совсем приливом скрыло. (21)Ну, устроился я. (22)Ружьё к каменной стенке прислонил, лапничку наломал, постель себе приготовил...

(23) «Переночую тут спокойно, — размышляю про себя, — а завтра по заре и двину дальше».

(24) Вдруг я слышу: кто-то ко мне на площадку карабкается, приближается. (25)Камни из-под него сыплются, стучат по скале, и кусты, как живые, шевелятся. (26)Кто же это такой от прилива спасается?! (27)Смотрю: над площадкой медвежья голова приподнимается!

(28) Уставились мы друг на друга, и на какое-то мгновение оба от неожиданности застыли.

(29) Не знаю, о чём медведь успел подумать, а я-то думаю: «Ну всё... (З0)Сейчас он меня укусит или лапой как огребёт, я и кувырк со скалы в воду... (31)Плохо дело...» (32)Похолодел весь и про ружьё забыл...

(33)А снизу вдруг волна ка-а-ак ударит! (34)И такая в ней силища многотонная — аж скала дрогнула и брызги вверх полетели. (35)Нас обоих, словно из пожарного шланга, обдало.

(З6)Медведь пискнул и бросился прямо ко мне в руки!

(37) Вот уж и верно — у страха глаза велики!

(38) Никакой это и не медведь оказался, а маленький годовалый медвежонок. (39)Должно быть, от матери отстал, заигрался на берегу — его водой прихватило и напугало до смерти.

(40)Он ко мне прижался, как ребёнок, голову прячет и только дрожит от страха — мелко-мелко, всей своей шкуркой...

(41)Я погладил его осторожно: вдруг цапнет?

(42) Нет, вижу, ничего, терпит.

(43) А волна опять как даст! (44)Накрыл я медвежонка своей курткой брезентовой, сам возле него угрелся, да так мы с ним — не поверите! — и задремали под вой ветра и грохот прибоя. (45)Только от каждого удара волны медвежонок во сне вздрагивал. (46)Дышал он ровно и так доверчиво ко мне прижимался...

(47) Вот, думаю, какая невиданная история.

(48) Это же не в цирке, где дрессированные медведи за кусочек сахара всякие придуманные штуки увлечённо вытворяют. (49)Это же дикий зверь! (50)А беда припёрла — и к человеку сунулся. (51)Доверяет...

(52)Всегда бы так! (53)Мирно...

(По Л. Куклину*)

* Лев Куклин — современный писатель, поэт, драматург.